Бега [Скачки] - Иоанна Хмелевская

— А откуда он узнал?

— Тётка лично сообщала всем знакомым, потому что она не из тех, кто глубоко скрывает свои чувства. Кто-то из знакомых сказал про это Василю. Но по испорченному телефону все получилось не так, как было на самом деле, поэтому Василь с утречка пораньше примчался, готов был убить Монику, чтобы снова не оставлять следов за собой. То есть дело было вовсе не в Монике, он думал, что наткнётся на тётку. Наверняка бы ему это удалось, если бы не тот слесарь, то есть домоуправ, который пришёл кран чинить.

— Видите, после первого мокрого дела он так все это полюбил, что сразу начал рваться на второе, — наставительно сказал Метя.

Гонората потребовала подробностей, я все рассказала. Мы согласились, что Монике Гонсовской покровительствовало Провидение, потому что слесарь мог опоздать на минутку — и её не было бы в живых. Гонората с сомнением посмотрела на свой цветущий амариллис, который был на подоконнике.

— Совсем сдурел этот Василь, — решительно высказалась она.

— Может быть, он нервничал так, что крыша поехала, — согласилась я. — Может, Дерчику на самом деле полагался только мордобой, а потом, когда выяснилось, что его убили, Василь впал в панику.

— Ни во что он не впадал, — энергично возразил Метя. — Правда, самолично он мокрую работу пока не делал, но никого не пожалел. Два-три человека ему поперёк дороги встали, так он всем отомстил. Одного такого ограбили неизвестные, побили при этом и потом ему сказали, что если он хоть словечко кому скажет, так хуже будет, это Василь его предупреждает. Даю вам слово, что никто не знал, кто такой Василь!

— Завейчик его подозревал. Своим личным шифром он в блокноте наметил на эту роль троих. В том числе Подвальского. Из трех человек не так уж и трудно выбрать.

Гонората качала толовой.

— Просто в голове не укладывается, что он так здорово умел все хранить в тайне.

— Потому что не был дураком, — объяснил Метя. — Паразит-то он, верно, паразит, но умственно неплохо развитый. С Малиновским, например, он как следует познакомился, но потом Малиновский к Подвальскому охладел, просто инстинктивно, так Василь позвонил Малиновскому и категорически запретил ему говорить с Подвальским насчёт лошадей. Ну так что, как вы думаете, Малиновский сделал? Естественно, на следующий день он просто силком начал впихивать в Подвальского сведения про лошадей, не глядя, слушает ли тот. И ждал: попробуют ему что-нибудь сделать или нет. И — ничего! Малиновский был единственным человеком, который легкомысленно относился к Василю, другие его страшно боялись, потому что он применял всякие методы, от доносов с компроматом до мордобития.

— Сядет он, как вы думаете?

— Если ему пришьют Завейчика, то сядет.

— Пришьют, — заверила я собравшихся. — Я уже про это знаю. Он предусмотрительно завернулся в одеяло Моники, но не подозревал, что линяет.

— Одеяло?

— Не одеяло, а Василь. У него с головы волосы падали и остались на подголовнике. Я же всегда считала, что подголовники в машине — глупость! Ручаюсь, что уж теперь-то Василь меня в этом вопросе поддержит.

— Большой клок выпал?

— Нет, если точнее, то пара волосков. В милиции эти волоски сохранили, сравнили, пусть теперь Василь объясняет, с какой стати он сидел за рулём в машине Завейчика.

— Он может утверждать, что Завейчику стало плохо, а он довёз его до дома. И оставил живым.

— Говорить-то он может все, что угодно, но корысти с этого не получит. Потому что в таком случае за каким лешим он отвёз машину на Центральный вокзал? Во-вторых, нашли орудие.

— Какое?

— Эту палку с шаром на конце. У него действительно была такая штука…

С искренним удовлетворением я рассказала, как запаниковавший Василь, покинув дом тётки, положил орудие убийства в машину под сиденье. Видимо, он намеревался где-нибудь его спрятать, может быть, выбросить, но погубила его собственная хитрость. Приехал он к тётке не на своей машине, а на машине зятя, Антчака, свою машину оставил возле их виллы, ему не хватало времени на прочие махинации. Он вернулся и боялся переложить палку с шаром из одной машины в другую, потому что всюду шатались люди. Было воскресенье, роскошная погода, и все высыпали в садики или на прогулки с собачками. Палка осталась у Антчака, и там её обнаружили. Отпечатков пальцев там — вагон. Не мог же Василь во время разговора с Моникой Гонсовской надевать перчатки. Блокнот Завейчика абсолютно задурил ему мозги, и в результате Василь сделал рекордную глупость. Кроме того, одеяло Моники лежало у его сестры. Предполагается, что и одеяло он должен был уничтожить, но не успел.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила с интересом Мария.

— От полиции. В порядке исключения в этом деле меня с самого начала никто не подозревал, зато я получала от них бесценные сведения. Мне из благодарности рассказывали всякие вещи, а вчера рассказали остальное. Самым важным оказался визит Подвальского к тётке Моники, я вовремя о нем доложила, они нажали на газ и успели все сделать как надо. Если бы только я промедлила, Василь уничтожил бы все замечательные улики.

— И почему же ты, Метя, молчал как рыба про все про это? — горько упрекнула его Гонората. — Ничего не рассказывал, а я столько наволновалась и нанервничалась!

— Она наволновалась! — вознегодовал Метя. — Ну ладно уж, теперь я могу вам сказать… Мне ведь тоже в своё время приставили бритву к горлу. Какие-то жуткие гориллы, замаскированные страшно, велели мне отцепиться от Василя, потому что, каюсь, я все-таки пытался вынюхивать. А потом, наверное, мне просто так везло, потому что куда ни сунусь — всюду натыкаюсь на его гешефты. И я уже сам не знал, куда глаза и уши девать, он ведь меня ещё раза два через посредников предупреждал, а в последний раз, видимо, собрался меня окончательно с этого света убрать. Я что, должен был вам все это рассказывать, чтобы ещё и вас под удар ставить?! А кто такой Василь, я и вправду не знал и до сих пор не имею понятия, в него ли я так вглядывался на том банкете!

— В него, — подтвердила я. — Он так сказал на допросе. С первой секунды он признался во всех этих лошадиных махинациях и стал сваливать на всех и вся вокруг. На тебя тоже. Все, дескать, обо всем знали и принимали в этом участие, а ты и вовсе принуждал всех к чему-то там силой взгляда. Что ты на него на том банкете смотрел с уголовно наказуемой угрозой.

— Свинья…

— Да ещё какая! Но убийство он отрицает, хотя ему это все равно не поможет. Он чуть не свалился замертво, когда услышал про волосы на подголовнике и про палку с шаром, он даже пробовал оправдываться, будто Завейчик у себя дома упал и ударился головой о мебель. Дескать, он при этом был, но помогать ему не стал, потому что решил, что тот пьян. Несёт, короче говоря, всякую ахинею и рассчитывает, что это ему поможет.

— А конюший Репы?. — спросила Мария. — Его-то наконец выкинут?

— Уже выкинули. Репа ожил. Оказывается, что он только со страху изображал дружеские отношения с ним, а теперь с удовольствием на него жалуется. Это он достал снотворное для лошадей и оказал давление на ребят, а Черский его собственноручно поймал возле лошади с ведром воды, да ещё и перед самым заездом. Без Василя конюший этот — ноль, ему ещё пришьют укрывательство убийцы, ведь по всему видно, что про Дерчика он знал. Зато ничего не сделают ни ломжинской мафии, ни букмекерам, потому что на них нету уголовного кодекса.

— По сравнению с Василем, — торжественно сказал Метя, — всякая мафия, даже ломжинская, и все букмекеры — это невинные детки в белых платьицах с оборочками! За здоровье невинных деток!

— Совсем уже сбрендил: чтобы я да пила за здоровье ломжинских амбалов! — возмутилась Мария. — И речи быть не может! Вот за здоровье лошадей — дело другое.

— Давайте пить за лошадиное здоровье! — без возражений согласился Метя. — Эти Фигаты и Гарцапские тоже какое-то время тихо посидят. Могу вам сказать, что ещё теперь выйдет на свет Божий. Нет на свете тренера, которому бы этот Василь не напаскудил, поэтому теперь-то уж они посвободнее вздохнут. Как вам кажется, слепые, что ли, были Рыбинский, Липецкий, Червак? Не говоря уже, например, о Врублевском и Капулясе, у них все эти штучки в печёнках сидят! Как они могли в полицию пойти, когда боялись, что Василь им устроит всяческие гадости, а особенно за лошадей все дрожали. А я даже не знаю, может, и сошло бы ему все с рук, если бы все не взбунтовались разом. Я от Болека знаю. Они не поверили ни в какой там несчастный случай, заорали все, что они этим сволочам себя убивать не позволят — и никаких больше любезностей с их стороны. Потом, конечно, стали все рассказывать, только не сразу, а потихоньку. Теперь, Бог даст, будут рассказывать в открытую.

— Будут, — заверила я. — Уже начали.

— Наконец я хоть что-то поняла, — сказала Гонората. — Меня ещё интересует, как полиции удалось распутать весь этот клубок, коль скоро все молчали как могила. Как Метя. Сейчас, конечно, они заговорили, но пока шло расследование?